Михаил Веллер. Легенда о Моше Даяне

     Народ сам пишет биографии своих героев, ибо народ лучше знает,  какой
герой ему потребен. Биография героя  -  общественное  достояние.  Как  все
общественные  достояния,  она  подвержена  удивительный  метаморфозам,   а
особенно, конечно,  в  Советской  России,  которая  и  вся-то  есть  такая
метаморфоза, что аж Создатель ее лишился речи и был разбит  параличом  при
взгляде на дело рук своих.
     Правда же проста и отрадна. Когда  в  мае  шестьдесят  седьмого  года
победные израильские колонны  грянули  через  Синай,  взошла  и  в  ночных
ленинградских  кухнях  шестиконечная  звезда  одноглазого   орла   пустыни
генерала Моше Даяна. И люди узнали, что:
     Одноглазый орел (приятно ассоциировавшийся  с  великими  Нельсоном  и
Кутузовым) не всегда был одноглаз и даже не всегда был израильтянином,  по
причине отсутствия тогда на глобусе государства Израиль. А  родился  он  в
Палестине, территории британской короны, и  был  соответственно  подданным
Великобритании. Профессиональный военный, кончал офицерское училище,  а  в
тридцатые годы учился какое-то время в советской Академии Генштаба,  тогда
это было вполне принято (происхождение, в родительской семье еще не забыли
русский язык, - нормальная кандидатура для знакомства с военной  доктриной
восточного соседушки). Сейчас  трудно  в  точности  утверждать,  на  каких
языках он  общался  с  Гудерианом  и  де  Голлем,  посещавшими  означенную
академию в то же время; интересный там подобрался коллектив. По ним  судя,
учили там тогда неплохо.
     Будучи здоровым парнем и грамотным офицером, в начале Второй  мировой
войны Даян служил капитаном в  коммандос.  И  с  началом  боевых  действий
естественно оказался на европейском материке.  Сохранился  снимок:  боевой
офицерюга сухощавой британской выправки стоит, раздвинув ноги,  на  берегу
Ла-Манша, в полевом  хаки,  со  "стеном"  на  плече  и  биноклем  на  шее.
Пиратская повязка через глаз придает ему вид отпетого головореза. Ла-Манш,
из любви к истории заметим, снят с английской  стороны,  потому  что  глаз
Даяну вышибли в сороковом году немцы в Дюнкерке, боевое ранение,  они  там
вообще всех англичан вышибли со страшной силой вон  за  пролив,  мясорубка
знаменитая.
     По натуре рьяный вояка (дали оружие и власть дитю забитого народа!) и
ненавидя немцем не только как английский солдат, вдобавок  потерпевший  от
них личный урон, но еще и как еврей, Даян настоял остаться  в  действующих
частях, но его часть уже находилась вместе с прочими в Англии и  никак  не
действовала. И он в нетерпении сучил  ногами  и  бомбардировал  начальство
рапортами о  диверсионной  заброске  на  материк,  в  чем  ему  осторожные
англичане  предусмотрительно  отказывали   под   предлогом   холерического
темперамента и ярко запоминающейся внешней приметы - одного глаза.
     Ну, двадцать  второго  июня  сорок  первого  немцы  напали  на  Союз,
Черчилль возвестил, что протягивает руку помощи даже  Сатане,  если  в  ад
вторгся Гитлер, эскадрильи "харрикейнов" грузились  на  пароходы,  и  Даян
навел орлиное око  на  Восток.  Срочно  формировалась  британская  военная
миссия в Москву. Даян подходил: фронтовой опыт, образование, знание страны
и языка. И осенью сорок  первого  года  он  вторично  прибыл  в  Москву  в
качестве помощника британского военного атташе.
     Миссии  союзников,  естественно,  сидели  в  Москве  и   пробавлялись
процеженной  советскими  службами  информацией  о  положении  на  фронтах.
Положение было горестным, и информацию подслащали. Даян рвался увидеть все
собственным глазом и видел регулярную фигу, равно как и прочие: во-первых,
нечего им смотреть на разгромы, драпы и заградотряды, во-вторых -  шлепнут
ведь еще ненароком, кому охота брать на себя ответственность за то, что не
уберегли союзника: головы и за меньшую ерунду летели горохом. Даян сидел в
посольстве, пил на приемах, матерился на английском, русском  и  иврите  и
строчил бесконечные отчеты в Лондон.
     Но после  Сталинграда  и  Курской  дуги  ситуация  изменилась.  Пошли
вперед. Запахло победой. Было уже что показать и чему как бы и  поучить  в
упрек: мол, вот так вот, а вы сего там сидите. А  поскольку  взятие  Киева
была запланировано на 7 Ноября сорок третьего  года  как  первая  показная
победа к назначенной торжественной дате, - последовало высочайшее указание
допустить отдельных союзных  представителей  к  театру  военных  действий.
Чтобы убедились воочию в мощи и сокрушительном  натиске  Красной  Армии  и
оповестили о них все прогрессивное человечество,  трусливо  и  шкурнически
отсиживающееся по теплым домам. Вот  так  Даян  оказался  командирована  в
качестве наблюдателя британской военной  миссии  под  Киев,  имеющий  быть
взятым к годовщине революции.
     Первым Украинским фронтом, на каковой  была  возложена  эта  почетная
миссия, командовал тогда генерал армии Рокоссовский.
     И вот в ставке Рокоссовского от всех дым валит,  форсировать  осенний
Днепр, с левого  пологого  берега  на  правый,  крутой,  укрепленный,  под
шквальным эшелонированным огнем, плавсредства  в  щепки,  народу  гробится
масса, резервов не хватает, боеприпасов  не  хватает,  сроки  трещат,  вся
карьера на острие - сталинский нрав Рокоссовский на своей шкуре испытал, -
и тут ему телефонист подает трубку ВЧ: "Вас маршал Жуков".
     - Как дела?
     - Действуем, товарищ маршал!
     - Тут к тебе прибудет наблюдатель английской миссии.
     - Слушаюсь, товарищ маршал.
     Только этого мне еще не хватало для полного счастья!..
     - Отвечаешь головой.
     - Понятно, товарищ маршал.
     Сожгли бы его самолет по дороге - и нет проблемы.
     - Нос ему много совать не давай.
     - Не дам.
     - Майор Моше Даян.
     - Как?
     - Еврей, - поясняет Жуков.
     - Так точно, - дисциплинированно подтверждает Рокоссовский.
     А Рокоссовский был, как известно, человек характера крайне крутого и,
как  всякий  порядочный  поляк,  антисемит  отъявленный.  И  вот  ему  для
облегчения штурма Киева английский еврей под нос.  Для  поднятия  бодрости
духа.
     И  сваливается  это  мелкое  недоразумение:   в   уютной   английской
экипировке,  с  раздражающей  повязкой  вкось  крючковатого  носа,   и   с
анекдотическим английско-еврейским акцентом докладывается,  подносит  свои
комплименты и просится на передовую. В воду  бы  тебя  да  на  тот  берег!
Зараза. Союзник. Дипломатия. Реноме. И высится над  ним  рослый,  статный,
белокурый красавец Рокоссовский, глядя своими светлыми холодными  глазами,
как дипломат на какашку за обеденным столом, и  тут  же  спихивает  его  к
чертям свинячьим с глаз подальше в сторону, в 60-ю армию к  Черняховскому.
Которая стоит себе давно уже на том берегу выше  по  течению,  осуществляя
ложный маневр: отвлекая на себя внимание и силы немцев. И входить в Киев и
участвовать в основных боях вообще не должна. Вот тебе тот берег, вот тебе
передовая, и торчи-ка подальше от штурма; все довольны.
     - Отправляю вас  в  самую  боевую  армию,  вырвалась  вперед,  привет
союзникам. - Чтоб они сгорели. И перестает об этом  думать.  Благо  думать
ему при штурме Киева и так есть о чем.
     И  счастливый,  как  блоха  на  лидере  конных  скачек,   Моше   Даян
отправляется под конвоем усиленного взвода автоматчиков чуть не  на  сотню
километров в сторону, на  тихий  край  фронта,  и  командир  взвода  готов
прикрыть его собственным телом от  любой  капли  дождя,  иначе  головы  не
сносить, уж в этом Рокоссовскому доверять можно было всегда.  Кротостью  и
всепрощением прославленный полководец не отличался.
     И прибывает Даян в штаб командарма-60 Черняховского, жмет  всем  руки
от имени фронтовиков братской Британской империи и достает  много  всякого
хорошего английского пойла, и как-то они с Черняховским друг  другу  очень
нравятся. Черняховский молод, удачлив, весел поэтому и  дружелюбен,  опять
же приятна честь и доверие первому  принимать  союзника.  И  он  отпускает
Даяна на передовую, где потише, поглядеть, наконец, на передовую,  раз  уж
ему так невтерпеж:
     - Обеспечь! Мужик понимающий фронтовик, глаз в бою потерял.
     Таким  образом  боевитого  и  любознательного  Даяна  с   бережностью
царствующей особы эскортируют в  траншею,  где  всем  строжайше  приказано
каски надеть, дерьмо  присыпать,  котловое  питание  подвезти,  выбриться,
предметы  трофейного  обмундирования  убрать  и   идиотскими   бестактными
вопросами важного политического гостя в неловкое положение  не  ставить  и
вообще не ляпать чего не надо.
     И  сияющий  Даян,  именинник,  Дед-Мороз,  гордый  представитель   Ее
Величества Королевы, раздает вокруг сигареты, шоколадки и презервативы,  и
торжественно наливают ему  в  солдатскую  манерку  супа,  и  подают  из-за
голенища ложку, обтерев ее деликатно об рукав  под  страшными  офицерскими
взглядами, и тут  с  немецкой  стороны  с  жутким  воем  летит  чемодан  и
покрывает весь этот праздник братания землей и осколками.
     Немецкий  край  ревет  артиллерией,  массированный  артналет,  сверху
сваливаются "юнкерсы"  и  перемешивают  все  в  окрошку:  все,  правильно,
контрудар по фланговому  выступу  русских,  угрожающему  Киеву  с  севера.
Черняховский ведь по замыслу командования оттягивает силы немцев на себя -
ну и оттянул. А сил у немцев до черта, хватит и на недобитого  английского
наблюдателя. И все зарываются поглубже в землю и Даяна под себя зарывают.
     А когда стихает весь этот кошмар,  уходят  бомбардировщики,  артогонь
перекатывается дальше вглубь, оглушенный Даян кое-как приходит  в  себя  и
приподнимает нос поглядеть, что там вокруг делается,  выкапывается  наружу
из-под земли и тел, и обнаруживается, что он  влип.  Завязывается  бой,  и
рядом с ним во всей этой каше и неразберихе как-то  вдруг  не  оказывается
никого живых, и бежать некуда: сзади перепаханное  сквозь  простреливаемое
пространство. А на него прет цепь автоматчиков.  Сдаваться  в  плен  никак
невозможно, еврею в плену ловить нечего, да  и  английская  миссия,  долг,
честь  обязывает.  А  рядом  стоит  пулемет,  вполне  знакомой   старинной
американской системы "максим". И поскольку делать  ему  все  равно  больше
ничего не  остается,  он  ложится  за  пулемет,  и  пулемет,  слава  Богу,
работает, исправен.
     И он вцепляется в пулемет  и  начинает  садить  по  этим  наступающим
автоматчикам, благо стрелять его учили хорошо, а патроны пока есть. И  все
мыслей у него, чтоб пулемет не заело и патрон не  перекосило,  потому  что
ленту подавать некому. А также чем это все кончится и  когда  кончится.  И
сколько это продолжается, в бою сказать трудно.
     Короче, когда туда подошли наши и выровняли край, оказалось, что весь
тот пятачок держал один  со  своим  пулеметом,  из  которого  пар  бил,  в
лохмотьях английской шинели, рожа копченая оскалена и глаз черной  тряпкой
перевязан. И куча трупов перед ним на поле. Поглядел он уцелевшим  глазом,
вздохнул и отвалился.
     Дальше получается, что в лоб через реку Рокоссовский Киев не взял.  А
взял его самовольно без приказа его подчиненный Черняховский.  Двигаясь  с
севера посуху, так развил успех своего отвлекающего удара,  что  уж  вошел
заодно с ходу в Киев.  За  что  и  должен  был  получить  от  разъяренного
командующего фронтов Рокоссовского здоровеннейший п...  .  Только  решение
Жукова и спасло: победителей не судят, главные лавры все равно  комфронта,
пусть считается, что так и было задумано.
     А когда взяли Киев, и установили всю  связь,  которая  в  наступлении
всегда рвется, и доложились по команде, и  все  разрешилось  ко  всеобщему
удовольствию, то получилось, что Даяна надо награждать. А награды за Киев,
кто под взгляд попал из живых в строю оставшихся, давали довольно щедро. И
обойти   союзника   как-то   совершенно   невозможно,   неловко   и   дико
недипломатично.
     Рокоссовский между делом вспоминает?
     - Что там у тебя этот одноглазый?
     И Черняховский с некоторым садистским  злорадством  докладывает,  что
чуть и второй глаз не выбили, так  и  так,  товарищ  командующий  фронтом,
пустили посмотреть  не  передовую,  и...  того...  угодил  под  обстрел  и
немецкую контратаку.
     - Н-ну? Я т-тебе что!!!...
     Никак нет, все благополучно и даже отлично. И  Черняховский  блестяще
аттестует  Даяна,  и  получается  по  докладу  такая  картина,   в   общем
соответствующая реальности, что данный английский офицер личным  участием,
собственноручным огнем  из  пулемета  удержал  важный  участок  плацдарма,
уничтожив при  этом  до  роты  живой  силы  противника  и  проявив  личное
мужество,  героизм  и  высокую  боевую  выучку.  Чем  лично  способствовал
успешному  развитию  наступления,  завершившегося  освобождением   столицы
Советской Украины  города  Киева  к  назначенному  сроку.  И  укладывается
описание совершенного подвига абсолютно точно в статут о Герое  Советского
Союза.  Стратегически  важный  участок,   спас   положение,   предотвратил
вражеский прорыв нашей обороны, сам стрелял, уничтожил, удержал, плацдарм,
наступление, победа. Привет. Положено давать.
     Рокоссовский плюет, он всегда знал, что от  этих  евреев  и  англичан
одна головная боль, никаких наградных листов с разгону не подписывает, а в
докладе Жукову упоминает: с союзником тут небольшая заковыка.
     - Что такое.
     Да как-то ненароком, недосмотрели, на Героя наработал.
     - Твою мать. Я же предупреждал.
     Личное мужество. Плацдарм. Совершил. Настрелял. Так чего?..
     Но таких указаний, чтоб  английским  наблюдателям  Героя  давать,  не
предусматривалось. А Хозяин никакой непредусмотренной информации не любит.
Хотя в принципе наградить союзника будет уместно, правильно.
     И Жуков с медлительностью скалы роняет:
     - Значит, так. Дай ему своей властью Знамя. Хватит.
     То  есть  Героя  дает  Верховное  Главнокомандование  и   подписывает
Президиум Верховного Совета, Москва, а Боевое  Красное  Знамя  командующий
фронтом вправе дать на своем уровне, и дело с концом.
     Вот так командующий Армией обороны Израиля Моше Даян  стал  кавалером
ордена Боевого Красного Знамени.