причиной  чему  послужило  чрезмерное  напряжение  сил,  когда  я
собирался принять противопожарные меры. Пострадал я  при этом напрасно,  так
как  мой план тушения пожара  отличался  такой сложностью,  что мне  удалось
завершить его лишь к середине следующей недели.
     Как только я стал чихать, один из  моих друзей  сказал, чтобы я  сделал
себе горячую ножную ванну и лег в  постель. Я  так и поступил. Вскоре  после
этого второй  мой друг  посоветовал мне встать  с постели и принять холодный
душ. Я  внял и этому совету. Не прошло и часа, как еще один мой друг заверил
меня, что лучший  способ  лечения - "питать  простуду и морить лихорадку". Я
страдал  и тем, и  другим.  Я решил поэтому  сперва как  следует наесться, а
затем уж взять лихорадку измором.
     В делах подобного рода я редко  ограничиваюсь полумерами, и потому поел
я довольно плотно. Я удостоил своим посещением как раз впервые открытый в то
утро  ресторан,  хозяин  которого  недавно  приехал  в  наш  город.  Пока  я
закармливал свою простуду, он стоял подле меня, храня почтительное молчание,
а затем осведомился, очень ли жители Вирджиния-сити подвержены  простуде.  Я
ответил, что, пожалуй, да. Тогда он вышел на улицу и снял вывеску.
     Я направился в  редакцию, но по дороге встретил  еще одного закадычного
приятеля,  который  сказал, что уж если  что-нибудь может вылечить простуду,
так это кварта воды с  солью, принятой  в теплом виде. Я усомнился, найдется
ли  для  нее  еще  место,  но  все-таки  решил  попробовать.  Результат  был
ошеломляющим. Мне  показалось,  что я изверг из  себя  даже свою бессмертную
душу.
     Так вот, поскольку я делюсь опытом исключительно ради тех, кто страдает
описываемым  здесь  видом расстройства  здоровья,  они,  я  убежден,  поймут
уместность моего  стремления предостеречь их  от средства,  оказавшегося для
меня   неэффективным.  Действуя  согласно  этому  убеждению,  я  говорю:  не
принимайте теплой воды с солью. Быть может, мера эта  и неплохая, но, на мой
взгляд,  она слишком крута.  Если мне когда-нибудь  случится опять  схватить
простуду  и в моем распоряжении будут всего два лекарства  - землетрясение и
теплая вода с солью, - я, пожалуй, рискну и выберу землетрясение.
     Когда буря  в моем желудке  утихла  и поблизости не оказалось больше ни
одного  доброго  самаритянина,  я  принялся  за то,  что  уже  проделывал  в
начальной стадии  простуды: стал  снова занимать носовые платки, трубя в них
носом так, что  они  разлетались в клочья. Но тут я случайно повстречал одну
даму, только что вернувшуюся из горной местности, и эта дама рассказала, что
в тех краях, где  она жила,  врачей  было мало, и в  силу  необходимости  ей
пришлось  научиться самой исцелять  простейшие  "домашние  недуги". У нее  в
самом  деле,  наверно,  был  немалый  опыт,  ибо  на  вид  ей  казалось  лет
полтораста.
     Она приготовила  декокт из  черной  патоки, крепкой  водки, скипидара и
множества других снадобий и наказала мне принимать его по полной рюмке через
каждые  четверть  часа. Я  принял только  первую  дозу,  но этого  оказалось
достаточно. Эта одна-единственная рюмка сорвала с меня, как шелуху, все  мои
высокие  нравственные качества  и  пробудила  самые  низкие  инстинкты  моей
натуры. Под пагубным действием  зелья в  мозгу моем зародились  невообразимо
гнусные планы, но  я был не в состоянии  их осуществить: руки мои плохо меня
слушались.
  Последовательные атаки  всех  верных  средств,  принятых  от
простуды,  подорвали мои силы,  не то я непременно стал бы грабить могилы на
соседнем  кладбище. Как и  большинство людей, я  часто  испытываю  низменные
побуждения  и  соответственно  поступаю. Но прежде, до того как я принял это
последнее  лекарство,  я  никогда не  обнаруживал  в себе  столь  чудовищной
порочности  и гордился этим. К исходу второго дня я  готов был снова взяться
за  лечение.  Я принял еще  несколько  верных средств от простуды и в  конце
концов загнал ее из носоглотки в легкие.
     У меня  разыгрался непрекращающийся кашель и  голос  упал ниже нуля.  Я
разговаривал громовым  басом,  на  две октавы  ниже своего обычного тона.  Я
засыпал  ночью  только  после  того,  как  доводил  себя кашлем  до  полного
изнеможения,  но едва я начинал разговаривать во  сне, мой хриплый бас вновь
будил меня.
     Дела мои с каждым днем становились все хуже и хуже. Посоветовали выпить
обыкновенного джина  - я выпил. Кто-то  сказал, что лучше  джин с патокой. Я
выпил и это. Еще кто-то порекомендовал джин с луком. Я добавил к джину лук и
принял все разом - джин, патоку и лук. Особого улучшения я не заметил, разве
только дыхание у меня стало, как у стервятника.
     Я  решил,  что  для  поправки  здоровья мне необходим курорт. Вместе  с
коллегой  -  репортером  Уилсоном -  я  отправился  на  озеро  Биглер.  Я  с
удовлетворением   вспоминаю,  что   путешествие  наше   было  обставлено   с
достаточным блеском. Мы  отправились  лошадьми, и мой приятель имел при себе
весь свой багаж, состоявший из  двух превосходных шелковых носовых платков и
дагерротипа  бабушки.  Мы  катались  на  лодках,  охотились,  удили  рыбу  и
танцевали целыми днями, а по ночам я лечил кашель. Действуя таким образом, я
рассчитывал,  что буду  поправляться  с каждым  часом. Но  болезнь  моя  все
ухудшалась.
     Мне  порекомендовали окутывание  мокрой  простыней.  До  сих пор  я  не
отказывался  ни от одного лечебного средства, и мне показалось нерезонным ни
с того ни с сего  заупрямиться. Поэтому я  согласился принять  курс  лечения
мокрой простыней, хотя,  признаться, понятия  не  имел,  в чем  его  суть. В
полночь  надо мной проделали  соответствующие  манипуляции,  а погода стояла
морозная. Мне обнажили  грудь и  спину, взяли простыню (по-моему, в ней было
не меньше тысячи ярдов), смочили в ледяной воде и затем стали оборачивать ее
вокруг меня, пока я не стал похож на банник,  какими чистили дула допотопных
пушек.
     Это суровая  мера.  Когда  мокрая,  холодная, как  лед, ткань  касается
теплой кожи, отчаянные судороги сводят ваше  тело - и вы ловите ртом воздух,
как бывает с людьми в  предсмертной  агонии.  Жгучий холод пронизал меня  до
мозга костей, биение сердца прекратилось. Я уж решил, что пришел мой конец.
     Юный Уилсон вспомнил к случаю анекдот о негре, который во время  обряда
крещения каким-то образом выскользнул из рук пастора и чуть было  не утонул.
Впрочем, побарахтавшись, он в  конце концов вынырнул, еле дыша и вне себя от
ярости, и  сразу  же  двинулся  к берегу, выбрасывая из себя воду  фонтаном,
словно кит, и бранясь на чем свет стоит, что вот-де в другой раз из-за  всех
этих  чертовых глупостей какой-нибудь  цветной джентльмен, глядишь, и впрямь
утонет!
     Никогда  не  лечитесь мокрой  простыней,  никогда!  Хуже  этого бывает,
пожалуй, лишь когда  вы  встречаете знакомую  даму и,  по  причинам ей одной
известным, она смотрит  на вас, но не замечает,  а  когда  замечает,  то  не
узнает.
     Но, как я  уже начал рассказывать, лечение мокрой простыней не избавило
меня от кашля, и тут  одна  моя приятельница посоветовала поставить на грудь
горчичник. Я думаю,  это  действительно излечило бы меня, если  бы  не  юный
Уилсон.  Ложась спать, я взял горчичник - великолепный горчичник, в ширину и
в  длину по восемнадцати дюймов  - и положил его так,  чтобы он оказался под
рукой, когда  понадобится. Юный Уилсон ночью  проголодался и... вот вам пища
для воображения.
     После  недельного пребывания  на озере Биглер  я  отправился к  горячим
ключам Стимбоут  и там,  помимо  паровых ванн, принял кучу  самых гнусных из
всех когда-либо состряпанных  человеком  лекарств. Они бы  меня вылечили, да
мне необходимо  было  вернуться в  Вирджиния-сити, где, несмотря на  богатый
ассортимент ежедневно  поглощаемых  мною новых  снадобий,  я ухитрился из-за
небрежности и неосторожности еще больше обострить свою болезнь.
     В  конце концов я решил съездить в Сан-Франциско, и в первый же день по
моем приезде какая-то дама в гостинице сказала,  что мне следует раз в сутки
выпивать  кварту  виски.   Приятель   мой,  проживавший   в   Сан-Франциско,
посоветовал в  точности то же самое. Каждый  из  них рекомендовал  по  одной
кварте -  вместе это  составило полгаллона.  Я выпивал  полгаллона в сутки и
пока, как видите, жив.
     Итак,  движимый исключительно чувством доброжелательства,  я  предлагаю
вниманию измученного болезнью  страдальца весь тот  пестрый  набор  средств,
которые я только что испробовал сам. Пусть он проверит их на себе. Если  эти
средства и не вылечат - ну что ж,