*запасается попкорном, удобно усаживается*
Док, я, конечно, не подстрекатель, но я бы не потерпел такой наглости...

У друга два страшенных кобеля: ротвейлер и стафф. Злобные, как черти, но дрессированы идеально. От греха подальше, он гуляет, когда других собак рядом нет, чтоб не провоцировать.

И вот встретились, стоим курим. А эти два чудака, вместо прогулки, домой просятся. На вопрос «что за фигня» выяснилось, что у них там… дочь!
За неделю до этого, кобели на прогулке пришли к нему с видом «yмрeм, но не признаемся». И запросились домой.

У ротвеля в пасти явно что-то есть… оказалось котенок! Полуслепой, блохастый, вся морда в гное! Посмотрел Вовка на кобелей и взял детёныша домой.
Как супруга среди ночи достала бутылочку и смесь для младенцев — это личная женская магия. Как он отмывал котенка и выводил блох — это трындец. Его потом трясло, хоть мужик не нервный.

Обчесался на нервной почве. НО котенок выжил. А кобели спятили.
Пока котенка мыли — оба сидели зайчиком и пялились не моргая. Греют так: один лежит замерев с выпученными глазами, на нем котенок. Второй отдыхает. Потом меняются.

Котенок пополз — эти два козла за ним носами ведут, дышать бояться. Гулять перестали — дела сделали и домой! Сосед зашел, так они встали, собой малышку закрыли и рычат.

На малейший писк котейки несутся спасать. Вот такие собачьи яжотцы. А с чего их заклинило, откуда котенок и где мать — так и осталось неизвестным…

ТАКИЕ КРОКОДИЛЫ
(Нашел в закромах рассказ из советского журнала, делюсь с общественностью)

— Крокодилы будешь делать! — заорал Добрынин.

Крокодилы замучили экспериментальный цех. Вроде бы ничего особенного: зажим в виде прищепки с зубастой крокодиловой пастью. Но мастерить его надо вручную, штампы не получаются никак.

Месячная программа крокодилов, как невыгодная работа, распределяется между пятью-шестью слесарями в наказание за брак или спесь. Гриша наказан за спесь: кронштейны блоков настройки ему, видишь ли, невыгодная работа. Шестнадцать лет, щенок — и он туда же!

Слесарному участку тесно в бывшем административном здании. Гриша свою каморку делит с Емельяном Котовым – одноногим лысым весельчаком с коротким носом. У каждого свой верстак, свой табурет и, один на двоих, почти антикварный токарный станок. На стене лозунг: «Все для фронта, все для победы!» На календаре – начало сорок третьего, до победы далеко.

Гриша и Емельян жмоты и грызутся за каждую копейку. Рвачество Емельяна хоть объяснимо: жена, мать, двое ребят. Но пацан этот, который все складывает на сберкнижку, а на себе только и имеет добра, что хорошей кожи ботинки... Даже спит не в общежитии, где у него койка, а на своем верстаке.

В семь утра Емельян распахивает дверь и приподнимает ушанку над нежным лысым черепом: «Здрасьте вам!» Гриша уже восседает за верстаком. Он вскидывает голову, глядит на Котова сквозь толстые стекла очков и безмолвно раз десять кивает: ни дать ни взять трудяга сапожник, встречающий поутру непутевого сына. Должно быть, такая реакция вызываема завистью и болью: жизнелюбие Емельяна теплым духом тянется за ним от семейной печи, от выстиранной косоворотки, от аккуратной заплаты на брюках. У эвакуированного Гриши дома нет, жены и детей по молодости тоже, а о родителях он старается не думать.

Чтобы выработать на крокодилах месячную зарплату, Грише надо наполнить полуметровой высоты ящик всего на ладонь от донца. Но время идет, по дну ящика перекатывается единственный крокодил-образец, и день ото дня множатся на полу у верстака его неудачные собратья.

За десяток кварталов от завода детский дом. Раза три в неделю белобрысый парнишечка, года на два моложе Гриши, приходит под окно, и Гриша в торбочке опускает ему хлеб и еще что-то съестное. Спрашивает, как дела.

– Дела как в Польше, – отвечает парнишка и сообщает детдомовские новости: у кого родители нашлись, у кого погибли и другие разности, лишь о еде никогда ни слова.

– Кто таков? – полюбопытствовал однажды Емельян.

– Земляк. Тоже из Белоруссии, – ответил Гриша и удивил этим Емельяна, которому землячество в столь широких географических пределах отнюдь не представляется основанием достаточным, чтобы отрывать хлеб от собственного рта.

В конце второй декады Добрынин, не глядя на Гришу, велел ему заняться доводкой двух комбинированных штампов. Это сулит Грише примерно четверть его зарплаты. Гриша сделал работу и опять взялся за крокодилов.

– Григорий, слышь, это… Словом, еще есть штампы, а крокодилов брось.

– Не брошу, – буркнул Гриша.

– Ну, браток, – сказал Емельян, – так ты ж на грубость нарываисси! Так тебе ж и пощады не будет!

Гриша промолчал. Когда он ненадолго вышел, Емельян осмотрел его рабочие ящики. Там скопилось с полдюжины штампиков, две конструкции оригинальные, и металл они мяли меньше, можно было, пожалуй, рискнуть уговорить ОТК, сам-то Емельян рискнул бы. Но Гриша – куда там! Гордый пацан, детали чтоб были без сучка, без задоринки.

В последний день месяца гордый пацан был вял и задумчив и вечером, когда Емельян собирался уходить, спросил;

– А нельзя моего пацаненка устроить к нам слесарем?

– Этого голодного, что ли? Я не возьму. Не заедался бы с начальством – сам бы мог взять. То-то, соколик. Ты чего, опять остаешься?

– Остаюсь, – хмуро буркнул Гриша и отвернул нос.

Утром, еще до смены, заглянул Добрынин. Гриша спал на верстаке, укрывшись халатом и ватником. В ногах у него стоял печально известный ящик, накрытый газетой. Добрынин, разжалобленный и раздраженный, снял газету и обомлел: ящик был полон крокодилов. Это была примерно полугодовая программа завода. Он вышел и вернулся с нормировщиком Федей.

Гриша заворочался и сел. На детском лице еще держался сон, и глаза были большие и глупые. Он пошарил в изголовье, надел очки и сразу стал прежним маленьким старичком с булавочным взглядом и плохим характером.

Зажимы взвесили, их оказалось больше десяти тысяч. А на дне, под крокодилами, скромненько обнаружился штамп последовательного действия с разрезным пружинящим пуансоном и гибкой в ленте.

– Ишь, ловкач, – запричитал жадный нормировщик Федя, – восемнадцать тысяч рубликов разом получить хочет! Ни хрена не выйдет! Я до главного дойду!

Дошли до главного. Дело кеончилось тем, что Гриша согласился получить свои восемнадцать тысяч рубликов в рассрочку за три месяца...

Докладчик перевел дыхание паузу и отпил воды из мутного граненого стакана.

– В ту пору я еще не работал на заводе и не мог проследить, каким путем Григорий Михайлович добирался к решению, которое устраивает нас даже тридцать лет спустя. Но звезда его сразу же взошла на заводском небосклоне, и, обретя статус специалиста, он взял меня учеником и, видно, неплохо учил, раз сделал из меня главного инженера. И, пока учил, мне повезло не только видеть технические чудеса, но и то, как они творятся. Весной сорок четвертого года получено было особое задание. На вольфрамовом стержне диаметром один миллиметр и длиной миллиметров сто пятьдесят надо было нарезать ровную и чистую резьбу. Вольфрам, твердость, хрупкость – словом, сами понимаете. Кто выдумал такую деталь и для чего, где и сколько ломали голову над ее изготовлением – все это осталось неизвестно. До Гриши... простите, до Григория Михайловича дошло лишь категорическое повеление: освоить процесс и выдавать три тысячи штук ежемесячно. А мы над одной промучились день, и все равно никуда она не годилась…

… Вольфрамовую проблему жадный до денег очкарик пытался решить просто: сделал приспособление, зажавшее вольфрамовую проволоку так, что вытягивал ее из зажима сам процесс нарезки резьбы. Резьба стала получаться, но какая! Грубая, в задирах, с выкрошенными витками. Гриша пробовал смазки, нарезку на малых оборотах, на средних, на больших – мало толку. Ввел предварительный отжиг проволоки, потом и промежуточный. Все бесполезно.

Гришу вызвали к главному инженеру. Собрался консилиум. Гриша вернулся со справочниками и угрюмо читал их весь вечер. Уже пора было спать ложиться, а он лишь стал точить новые шкивы к своему станку. Когда он заменил ими прежние шкивы и включил станок, старец завертелся так проворно и визгливо, что сам Гриша испуганно отпрянул.

– Закрутился! – сказал он. – Витя, пошуруй по заводу, найди вот такой подшипник.

И развел ладони.

– Уважаемое собрание, – сказал докладчик, сводя свои ладони вместе, а в зале (в который уже раз!) прошелестел смех, – позвольте заверить вас, что, несмотря на тогдашнюю техническую незрелость, я понимал, что такого подшипника на нашем заводе я не найду. Видимо, и тогда мне было свойственно различать желаемое и достижимое, что и не позволило мне стать изобретателем в отличие от Григория Михайловича, который не далее как на прошлой неделе требовал у меня технический алмаз в пятнадцать каратов... (Оживление в зале.) Но утром шеф ужаснул меня мрачностью. Он разочаровался в идее. Скорость станка он не смог реализовать. А тут, как назло, пришел наш мастер, напомнил, что деталей ждут. Мой шеф ввернул Федосеичу шпильку, вторую, бедняга разъярился и выскочил, хлопнув дверью так, что она чуть не сорвалась с петель. И тут моего шефа осенило. Он вскочил, сплясал нелепейший, но полный первобытного восторга танец, после чего работа у нас закипела...

В час ночи, когда слесарный участок опустел, дверь отворилась, на пороге появился Витя, прислушался и, повинуясь команде шефа, пустился бежать по коридору.

– Не так быстро, – сказал Гриша. – Побежишь под мой счет.

Он прикрепил к витиному поясу конец вольфрамовой проволоки. Вите предстояло сыграть роль суппорта токарного станка.

– Пошел! – крикнул Гриша и включил станок.

Шпиндель с зажатой в патроне леркой завертелся с бешеной скоростью, нарезая на проволоке резьбу. Витя бежал по прямой, и, когда добежал до конца коридора, Гриша выключил станок. Поднес проволоку к носу, изучая результат, и похлопал себя по животу: «Высший класс!»

Еще две пробежки – и дело было сделано. После разрезки и заправки концов они прикинули, что сделали больше четырех тысяч деталей.

– Хватит, – сказал Гриша, – а то опять будет кутерьма с оплатой. И так зашибли деньгу.

– Гриш, а что купим?

– Что купим? – переспросил Гриша. Они уже легли и погасили свет. – Самолет купим.

– Не, серьезно.

– А что бы ты хотел?

– Шоколад, изюм, сапоги кожаные, – заспешил Витя и вдруг устыдился. – Книг хороших.

– Купим, – помолчав, сказал Гриша. – Завтра и получка, кстати.

...В зале стало тихо, а докладчик запнулся и зачем-то переставил с места на место стакан с водой.

– Утром мой шеф ушел сдавать детали (этот день у него был выходной) и исчез с завода. Явился он к вечеру и торжественно вручил мне две книжечки – «Вечера на хуторе близ Диканьки» и «Спартак» Джованьоли.

– Гриша, а шоколад? – глупо спросил я.

– Не хватило, – смущенно сказал Гриша и выключил свет. – В другой раз.

И я лег. Давно уж я не плакал, а здесь не выдержал. Просто сошлось все вместе. Все-таки мне было только пятнадцать лет, а у меня уже не было ни дома, ни папы, ни мамы... Рот я, конечно, зажал, но попискивание все равно прорывалось. Гриша делал вид, что спит. А ведь не спал. Ведь не спал, Григорий Михайлович?

Человек в толстых очках за столом президиума, прикрывая локтем на лацкане пиджака только что врученную ему медаль, а ладонью прижимая дрожащие губы, невразумительно качнул копной седеющих волос.

– Ну вот. А утром нас собрали на митинг, и директор завода сказал, что вчера один из самых молодых наших рабочих, Гриша Бондарев, Григорий Михайлович, внес все свои сбережения – пятьдесят тысяч рублей – на строительство самолета для разгрома врага.

Докладчик умолк. В зале стало трепетно-тихо.

– Еще только хотел я у тебя спросить, Григорий Михайлович… Мне ты хоть эти книжечки... А себе? Себе ты купил что-нибудь?

И, по-прежнему прижимая ладонью дрожащие губы, человек за столом президиума отрицательно помотал головой.

КРУГОЗОР, № 128, ноябрь 1974 г.

ДРУЖБА НАРОДОВ, № 5, 1975 г.

Отредактировано Шарпер (2024-08-09 13:46:05)

Очень большая доля, заметно больше половины, научного начальства так и живет. Потому как что-то реально делать не только трудно, но еще и рискованно - если выдал продукт, а он оказался так себе, то можно получить по башке, а если нет никакого продукта, а есть только успешный научный процесс (статьи там всякие, количество защищённых диссертаций и иже), то и претензии предъявлять не к чему.
Причем это не только в нашей стране, это вполне себе мировой тренд. И с развитием наукометрии ситуация планомерно и системно ухудшается.

А мне вот интересно, написание программы, пусть даже и очень сложной, такой как для игры в шахматы, это всё ещё наука или таки больше другая область человеческой деятельности?

Это явка с повинной штоле?

В детстве меня травили ядом
На завтрак вместо воды с лимоном и авокадо с перепелиными яйцами пашот мне давали глютен с трансжирами. Родители незатейливо называли это «хлеб с маслом».
Масло было везде: в каше (между прочим, гречка была самая обычная, а не зелёная не проращённая. Значит, тоже яд или, на худой конец, «пустые углеводы»). В картошке (картошка! Подумать только! Картошка — это вам не нежный полезный батат и потому тоже яд и крахмал).
В макаронах. Макароны были итальянские, твёрдых сортов, но они были из ужасной глютеновой пшеницы, которая не переваривается аж у 1 % населения. А не из гречневой экомуки с рисовых полей Бали. (Ищете логику? А её нет). Потому макароны — тоже яд. Шах и мат, мама.
Мне давали молоко! Родители не знали, что это — слизь. И насморк у меня от молока… ну, и ещё немножечко от маминых обманутых ожиданий (психосоматика. Сопли — внутренний плач мамы. Это всем известно!). Ладно бы мне давали безлактозное молоко фермерской козы…. нет, коровье ядовитое молоко! Оно, видите ли, считалось полезным.
А ещё я пила компот с сахаром. Не из ягод годжи со стевией, а из вишни с сахаром! И ела овощи, в которых нитраты. Моё любимое пирожное было «корзиночка» со взбитым кремом и повидлом внутри. Никаких тебе полезных нутриентов, только слизь, глютен, сахар и перебродившие нитратные яблоки. Ужасно. Вспоминаю — и ком в горле... Травиться было так вкусно… Сейчас корзиночки уже не те…
Я ела мороженое. Не веганское замороженное манго с ягодами годжи, а белый пломбир в стаканчике (привет, глютен, здравствуй, гной и слизь!). Считалось, очень полезно, если дети едят молочку. Бедные родители, не знали, что травят нас гноем.
Мама была прогрессивной, потому я пила отвар отрубей вместо БАДов с Айхерб и морковный сок вместо хлорофилла. Ну хоть тут постаралась. Если вы никогда не пробовали настоянный отвар из отрубей или капустный фреш, вы не знали вкуса жизни 90-х.
⠀
Я ела мясо и поглощала низкие вибрации.
И, чтобы добить меня наверняка, мне делали прививки.
Как я выжила? Думаю, сильный организм + капустный фреш всё превозмогли. Да и вышек 5g тогда ещё не было…
Вот такое нелёгкое детство, да. Никаких тебе чиа пудингов, краффинов и бейонд мит.
Пойду, что ли, картошечки пожарю, в смысле, на растопленном масле... гхи... карамелизирую батат…
Ю. Шило

И картошки нормальной не купить! (с) Шарпер

Одним не нвбьетесь, берите минимум два

А Вы вот, манкируете просмотром музыкальных роликов. А там шедевр к празднику.

Надо же, сколько ошибок в слове на*бениться

Уже не манкирую. Это действительно шедевр.

Повесьте фото бегемота, как тренера по выработке смирения